Дарк мозга, Нц-17 извилин. Accident.
Название: Трагедия дворового масштаба
Автор: uncute
Бета: не бечено, вычитано Offara
Пейринг: Саске/Наруто
Рейтинг: R
Жанр: драма, и вообще, лучше прочтите графу от автора
Предупреждение: полный ООС, AU
От автора: это надо было написать ориджиналом - там от Саске и Наруто остались одни имена, но мне собственно были лень придумывать свои. Так что, решайте, читать вам это или нет. И я совсем не удивлюсь, если никому не понравиться.
От недобеты: она все врет. Это охрененно.
читать дальше"- Я не вернусь домой. Я сбегу.
- Тогда я с тобой!
- Зачем? У тебя же нет причин.
- Я тебя не отпущу...
- ...Пошли домой.
У нас нет права становиться клеткой для чужой свободы. Даже любовь не может оправдать этот эгоизм"
- Я убегу. – Удушающий в смрадной жаре подъезда дым сигареты словно скорбной вуалью покрыл его лицо. – Я убегу, – повторил, чтобы поверили.
Наруто верит. Знает, что если он не сдержит Саске – убежит. Можно ответить ему сейчас, как прежде, как четыре года назад, когда друг впервые заговорил о побеге: «А я с тобой. Сядем на провонявшую мочой и блевотиной электричку, доедем до конечной станции и уйдем жить в тайгу. Как настоящие суровые мужики – бороться с природой!». Детская романтика крыш гаражей. О чем они еще мечтали? Вместе окончить школу, вместе сбежать из города, вместе познавать истины взрослой жизни. А пока они вместе жрут дерьмо, вот только дерьмо у каждого свое.
- Не говори ерунды. И куда ты пойдешь? Тебя или маньяк поймает, или гопота прижмет в переулке. А жить где? На вокзале? Теплотрассе? Терпи уж.
Терпи, Саске. Четырнадцать лет терпел – так давай, продолжай мириться с безысходностью. Она на всех общая.
- Милиция приходила? – Наруто безразлично перешагивает уже запекшийся рисунок кровавого безумия.
- Да смысл? Она всегда говорит: ничего страшного. И заяву не пишет. Любит. – Презрение тягучей слюной сползает по исписанной стенке подъезда.
- А брат? – Наруто присаживается рядом с Саске, притесняется плечом в его коленке. Слова утешения не лезут – да и к чему? Друг это утешение кровью размажет по лицу Наруто.
Может, тогда посочувствовать? Сказать, кивая с умным видом: «Да, я тебя понимаю». Но он нихрена не понимает. И Саске тоже не понимает его чувств. Общее – оба страдают, оба ищут выход.
Но сейчас боль Саске перевешивает боль Наруто. А значит, Удзумаки должен что-то говорить, отвлекать, пытаться взбодрить.
Но Наруто не хочет брать чужие проблемы. Ласкать израненную душу, искать лекарство от сердечных ссадин – у него своих полно.
- Он не приезжает. Звонит редко, делает вид, что его еще заботит наша семья. Наша, слышишь? Он чужой. Он не знает, как мне здесь. Он нихуя не знает, – Саске достает следующую сигарету.
- Охуел? Отдай! – Приятно. Отобрать сигарету со строгим лицом – видишь, я о тебе забочусь, мне на тебя не плевать. Смачная такая… показуха.
- Пошел ты… совесть, бля.
Окно на лестничной площадке разбито, и сквозь трещины доноситься раздражающе веселый смех детворы. А раньше сами – раздражали. Нарывались на старших пацанов и потом весь день прятались во дворе заброшенного детского сада. Но вечером уходили: словно тени вместе с сумраком собирались там наркоманы, своим присутствием отпугивая мелкую шпану.
Да нет, к черту, нет никого раньше. Уже тогда, разбивая носы мальчишкам из соседнего двора, понимали – это самый большой успех в их жизни. Спрыгнув смело с невысоких построек в плотный песок, понимали – это единственный момент триумфа. Все их будущее, скрытое в розовых облаках – сейчас, в сизом дыме сигарет.
- Урод. Я опять пропахну табаком.
И опять будут грустные, блеклые от старости глаза бабушки.
- Ну и шел бы тогда.
- А куда ты без меня? – шутка выходит натяжной, смех скован смущением, но сам факт, что уже удается отшутиться – радует.
Куда без Наруто? Наруто вытягивал. Вел за собою своими мечтами. Фантазиями. У него не ржавые осколки сгоревшей подсобки – штаб-квартира смелых партизанов. Видишь те сколоченные доски в бывшем углу? Неприступная тюрьма для содержания пленников. И вправду видишь. Наруто учил видеть своими глазами. Учил верить – завтра будет лучше. А сам верит ли?
Горький запах сигарет смешивается со сладким крови. Саске его жадно вдыхает, чтобы помнить, чтобы не забыл это чувство – едкой беспомощности. Мать его в комнате прячет, шепчет испуганно в закрытую дверь: «Сиди, молчи, закрой уши, только не выходи!». А Саске до крови вгрызается в запястья, раздирает зубами кожу, слизывает на локте капли стекшей соленой крови и горьких слез. Презрение глушит страх, но трясущиеся ноги не делают шагов за дверь. Через минуты выворачивания сердца криками боли – ненависть сжигает презрение. Ненависть к родителям – за то, что ты себя презираешь. И в этот момент ему совсем не жаль кричащую от страха мать.
- Я урод. Эмоциональный калека. Они меня сломали. Я даже сейчас то… ничего не чувствую.
Наруто смотрит с непониманием на друга. И что? Они все здесь – уроды. У всех что-то потерялось, словно выпал ген человечности из цепочки ДНК.
- Если бы не чувствовал, здесь бы не сидел.
Саске не отвечает. Ему сейчас положено ныться, а Наруто положено слушать эту чушь и молчать. Но этот ублюдок никогда не соблюдал правила.
- Если ты меня не спасешь, я себя доломаю.
Наруто молчит. А что он скажет? Беги отсюда Саске? Но он не может отпустить друга. Иначе Удзумаки сам доломается.
На этом разговор и закончили. Саске затушил окурок в луже материнской крови и спустился к своей двери. Дверь квартиры громким хлопком озвучила ответ Саске: «Не уйду. Ради тебя».
У Наруто нет родителей. Случилась с ними давно какая-то трагедия, годами еще перетирали эту историю взрослые, дети выдумывали свои подробности. «Мать была шлюхой для местной мафии, но однажды решила уйти от них. За предательство ее вместе с мужем сожгли живьем на даче», - эту версию Наруто услышал во дворе. «Твоя мать курила часто, вот и уснула с сигаретой. Ты не переживай, они умерли с отцом во сне, не мучались», - так ему рассказала бабушка, когда услышала, что болтают насмешливо дворовые мальчишки. «Хорошо, что ты болел, и тебя не взяли с собой», - задумчиво добавила бабушка. Наруто кивнул, уверено так, радуясь своему чудесному спасению.
Бабушка заботиться о нем, растит, воспитывает. Как и у всех старушек, ее воспитание ограничивается заботой о питании внука и кудахтаньем над его ссадинами. Если Наруто пришел расстроенный и почему-то без старого велосипеда, на котором еще мать в молодости каталась – надо усадить внука за стол, дать ему целую тарелку сырников и улыбнуться мудро: «Вот увидишь, завтра будет лучше!». И если он вернется под утро в изодранной одежде, с запекшейся улыбкой на губах, надо в ответ улыбнуться по-взрослому, обнять крепко и усадить за стол. Жрать гребанные сырники. Ему станет легче. Обязательно.
Наруто - мальчик хороший. Так бабушке говорят на собраниях. Просто компания у него не хорошая, дурное влияние. И каждый раз, возвращаясь из школы, бабушка прижимает к себе мальчика, треплет по волосам: «Бедный мой мальчик. Несчастный ты мой».
А Наруто в смятение слушает жалость бабушки, терпит ее пропитанные болью ласки. И пытается понять – за что именно его жалеют.
Раньше он мечтал. Играл фантазиями в желанную жизнь и дарил свой красивый мирок Саске. Теперь в его мире идут черные дожди ненависти, покрывая пустоту надежд. Сейчас Саске - его связь. Столп его мира.
- Знаешь, - мать протирала пыль, используя левую руку – правая безвольно колыхалась вдоль тела, - трудно понять, что знать ребенку положено, а что лучше от него скрыть. Ребенок говорит - взрослый для правды, но ты не уверен, не сломаешь ли его такой правдой. Выдаешь искаженные осколки истинной ситуации, прячешь на твой взгляд, самые острые. А он тебе говорит – я уже взрослый. И ты виновата. Прячешь от ребенка испорченный глупыми людьми взрослый мир, а он говорит – доверяй мне!
Саске сидит на диване и смотрит в темный экран выключенного телевизора. Не надо включать – у него свои сюжеты в голове, самые жизненные среди исторических фильмов; самые эмоциональные среди драм; самые за душу цепляющие, лучше триллеров знаменитых режиссеров. А оправдания матери можно не слушать.
- Почему нет таких книжек, где бы все по годам расписано? В пять лет можно рассказать о смерти; в семь можно на пестиках и тычинках объяснить, откуда берутся дети; в восемь объяснить – почему у мамы синяки на теле. Нет, в восемь рано. Я их под одеждой прятала.
Синяки прятала. А утром, собирая маленького Саске в школу, шептала озлобленно, давилась зацветшей ненавистью на забродившей любви:
- Козел. Я его всегда поддерживала, все для него! Пальто изодранное двенадцать лет уже ношу, все деньги на его сумасбродства уходят, на его мечты. А я не мечтаю? Я ничего не хочу? Для семьи старается, он говорит. Эгоист. Ненавижу.
Что же ты мама синяки прячешь, а чувства все на ребенка валишь? Что же ты ему пощечину даешь, когда отец вновь давит своим благородством, своим стараниями для семьи, унижает тебя - не выдерживает Саске и, поклонившись отцу, выговаривает справедливую благодарность:
- Спасибо, папа. Спасибо, за детство счастливое. За голодные месяцы на одной картошке. За рожу твою отекшую от алкоголя вместо новой одежды. Охуенно искреннее спасибо.
Почему ты первая подбегаешь, чтобы ударить? Ведь это твои слова.
А она продолжает, ей безразлично молчание сына – привыкла:
- Где грань, между желаемой правдой и не нужной? Я не знаю. Сама прочертила, держусь за нее, не даю себе переступить. Ты прости, что я чего-то тебе недоговариваю – так надо, потом…
- Что мне говорить? Что от меня прятать?
- Знаешь. Взрослый. Я ведь для тебя стараюсь! – Сползла убитая молодыми мечтами, схватилась за волосы, кататься слезы по неухоженному лицу.
- Да ты не плачь, – Саске встал рядом с матерью, – мне тебя не жалко.
Их двор во всем их гопотном городке считается самым потерянным. Для жизни. С тяжелых кулаков пьяных молодых ублюдков – самое опасное место для вечерних прогулок. Эти ублюдки даже банду сформировали. И имя у банды есть – в честь кафе, что на углу одного из домов – толи потому что это самая большая достопримечательность в районе, толи потому что они собираются постоянно у этого кафе.
Самый популярный двор, – так говорят в милиции, выезжая на очередной вызов. Что у нас там? Пьяные семейные драки, когда гордо выпятив грудь - отец на отца; вцепившись толстыми пальцами в волосы - мать на мать; царапаясь, кусаясь на земле – дети на детей? Или вновь кого-то сожгли в подвале? Запинали девушку семеро парней? Вновь слышали выстрелы?
А Саске с Наруто там росли. Рядом с этими ублюдками, с пьяными соседями, влюбляясь в избитых девушек. И ничего, приспособились.
После драк можно в траве собирать сорванные украшения. Гордость Наруто – подобранный массивный золотой крестик, вот только одна печаль – цепочки он так и не нашел.
Когда приезжает скорая увозить очередной труп, есть шанс мельком увидеть скрюченные агонией пальцы, сморщенную пламенем кожу, смешно свесившийся язык.
А неизбалованные вниманием и искренней лаской девушки легко давали – в подвале, на заплесневевшем от сырости диване, который еще старшее поколение притащило.
Но Наруто еще держится, тлеет чувство неправильности, блевать тянет от их окружения. Удзумаки за ответственность держится – у него же любящая бабушка.
А Саске не за что схватиться. Не помнящий в алкоголе себя отец, забитая и забывшая себя в ненависти мать. И пятна крови на ступеньках в подъезде свидетельство их семейных ссор.
Саске осознано ломается. Сам идет к кафешной банде.
Наруто не бывает долго дома – еще тянет смотреть на мир, искать приключений. Хоть и знает: все, что он увидит – склизкие внутренности взрослой жизни. Все, что он найдет – очередную сломанную опору надежды.
Сколько у него уже трещин в душе? Новый виток излома – новая чужая боль, чужие слезы.
А потом научился проходить мимо. Говорить – не мое. Меня не касается.
Если не улица, то сидит в подъезде, на пролете между первым и вторым этажами. А на первом живут они с Саске – квартиры напротив. И жизнь у них вся прошла напротив друг друга.
На стенах лента надписей – цикл их жизни: первые узнанные ими матершиные слова, похабные стишки, вперемешку с первыми, по-детски искренними мечтами. Из рода «Навсегда вместе».
Наруто проводит ногтем по выцарапанным словам дружбы на перилах и вслушивается в крики из квартиры друга.
Прижимается взмокшим лбом к прохладным перилам, отчаянно старается не пропустить ни один звук удара.
Грызет ворот футболки, глотает слезы, душит горло непонимание, взрывает сердце несправедливость. А сам все равно вслушивается в крики отца, всхлипы матери. И с облегчением не слышит голоса Саске.
Мимо боли друга не пройдешь. Не скажешь – не мое. И не потому что не хочешь быть ублюдком, а потому что – твое. Его – твое. И словно обреченностью вы связанны.
- О, снова ругаются. Чудненько.
Мимо Наруто прошел Саске и присел на низенький подоконник. Двигался медленно, с усилием передвигая ноги.
- Саске? – Удзумаки не верит. Смотрит на друга и не понимает – когда упустил.
- Сааааске… имя-то какое, послушай – Сааас-кееее… - щурится довольной рожей на тусклые свет солнца, проводит пальцами по взмокшей коже. А глаза у него пепельно-серые. Черные пепел на мертвой душе.
- Они же… почему же… - Наруто хватает умиротворенного друга за плечи, прижимается лбом к его груди, вслушивается в печальный отсчет сердца. Кровавый орган торжественно ведет отсчет до смерти и кажется, если разгадать его ритм, сможешь узнать дату своей смерти.
И сейчас сердце Саске отстукивает неопределенную дату, но вполне с четкими границами: «Скоро».
- Зачем?
- Не помню. А важно?.. – Саске безразлично позволяет тереться нежности друга. Пусть – ему сейчас хорошо.
Несколько часов проводят в тишине. Наруто сидит на полу и обнимает его колени. Мимо проходят соседи, цокая с высокомерной брезгливостью, кидая свое веское «Наркоманы».
Через несколько часов Саске отталкивает друга и спускается к своей квартире. Что сейчас сказала дверь своим хлопком – Удзумаки не понимает.
А дома можно забыть о спокойствии друга. Сжевать с любовью приготовленные пирожки, запить холодным молоком, купленным заботливой бабушкой.
И закрыться в своей комнате на хрен – от всей этой необъятной нежности.
В его комнате стоит старый телевизор. Сейчас единственное спасение от выжженного на сетчатке глаз портрета друга.
Случайный выбор упал на канал новостей. А там его детская мечта, достигнутая другими.
Рассказ про уставшую от городской жизни девушку. Как она все бросила и отдала себя на волю природы. Как она счастлива – там, без горячей воды, электричества, удобной мягкой мебели. По-своему, тихо счастлива.
А со стороны: променяла одни проблемы на другие. Обидно за совершенную ошибку, вот и храбриться сейчас по телевизору – счастлива.
Наруто с досадой выключил телевизор – даже он его попрекает.
И спустя несколько дней вновь повторилось. Вновь блаженный Саске сидел на подоконнике, счастьем расползаясь по стенке.
- Слышал? Акеми мертва.
Саске смотрит в стенку, и хрен его знает, слышал ли он. Понимал о чем с ним говорит друг.
- Помнишь ее? Она нас маленьких к себе водила. Кормила сладким и играть в видеоигры давала. Помнишь?! – Наруто сорвался, прижал Саске к холодной стенке, трясет его в виноватой злобе, старается достучаться болью.
- А как она нам свои игрушки отдавала, а? Девчоночьи конечно, но ведь просто так отдавала то, что ей дорого. Потому что нам нужнее. Потому что жалела.
Наруто не плачет – слезы, они нужны, чтобы боль ушла. Но он оставит эту боль себе, не предаст воспоминания о светлой капли доброты в мазуте повседневной жизни. Он болью помнить будет счастье.
- Ее изнасиловали. А потом задушили. И бросили на ступеньках прямо перед ее квартирой. В милиции сказали не знают преступника. Нет зацепок, нет свидетелей.
Они не знают, а всем во дворе с самого начало известно, кто виновники. А что, кроме их местной банды еще есть кому? Чего искать, доказывать? Но у законов свои правила. В милиции плачущих родителей заткнули: «Ищите доказательства».
- И ты к ним, к ним ходишь? С их рук жрешь эту гадость? А забыл как с ее рук жрал шоколад?
Саске сейчас все равно. Сосредоточен расслаблено на своих ощущениях, гулко и пусто гуляют воспоминания, не попадают в сердце.
И опять – обнимать его колени, ждать, когда отпустит химическое счастье. Следить, что он не захлебнется в блевотине, если вдруг затошнит. Хоть молчаливыми движениями доказывать – «Я от тебя не сдался».
Весь двор представляет собой гниющую помойку душ. Смрадом грехов несет от игровых площадок, перекошенных скамеек.
Не возможно заметить своих пороков на фоне ярких чужих недостатков. Поэтому все соседи этого двора дружно строятся под линейку ублюдков, как павлины перьями, гордо щеголяют уродствами души.
Все плевательски наблюдали за тающей жизнью Саске. Проходили соседи мимо, даже не допуская мысли в седые от мудрости головы, сообщить родителям. Хотя в материнской вине Саске бы не нашел спасенья.
- Опять? В нормальном состоянии я тебя найти не могу. Только таким. Ты у меня в памяти так и останешься отупевшей куклой.
Уже не требует ничего. Надежда только на ответ.
- Тебе же не бесплатно дают таблетки, так ведь? А денег у тебя нет. Услуга?
Саске неожиданно смеется, хрипит радостью:
- Один раз не пидорас? Ой, так ведь не раз… А в рот считается? Все дырка, но рот же не жопа. Так что, не отымели, а? – И смотрит в глаза Наруто.
И только сейчас Удзумаки замечает – движения вялые, взгляд пустой, но не от эйфории. Трясутся губы, дрожит свет в глазах – привычных, черных.
А вместе со светом в глазах трясется жизнь – дымяться, тлеют угольки веры. Только дунь счастьем – запылает всепоглощающий огонь жизни.
А Наруто будет ветром. Ветром правды, бризом силы.
Собрать поспешно вещи, бросить комом одежду, накидать еды из холодильника, намеренно проигнорировав любовью пахнущую бабушкину стряпню. Ничего, так лучше, она забудет.
А останься – и он ее убьет. Не выдержит бесконечной любви, насильно удерживающей в правильной жизни. Не выдержит вины за причиненную боль. Не выдержит тусклого разочарования уставших глаз. Найдет свою вину в обременяющей любви. И убьет.
Пока Наруто собирается, Саске вновь глотает таблетки. Разжевывает, чтобы проглотить, поглощает жадно, остервенело.
Он же не рот давал иметь – они его гордость трахали. Сливали сперму на его самомнение, тыкались членами в самоуважение. Сломаться, он хотел сломаться. Чтобы его потом собрали, заново придумали, ласково выложили картинку целостного характера. А не поздно ли?
Наруто верит – еще есть время.
Тащит за собой Саске, а тот не спрашивает, доверчиво жмется к боку друга, позволяет себя вести.
Мимо забора детского сада – там прошло детство, игры фантазий, мечты о настоящей жизни.
Мимо гаражей, с битумной крышей – место укрытий, где можно остаться только с Саске и опять – мечтать.
А дальше не уйти. Саске загибается, неестественно зажимает ноги, шепчет хрипло:
- Не могу… Наруто… не могу…
А Наруто встает на колени – все справедливо. Всегда вместе, всегда общая боль. Воспринимаемая по-разному.
Пока есть решимость, заглотил член на возможную длину. Давиться, но глотает, двигает губами по напряженному до боли органу. Быстро, в спешке, пока никто не увидел.
А Саске стонет, боль и наслаждение причудливо смешиваются в теле, заставляя схватить Наруто за волосы и притянуть ближе.
Удзумаки не сопротивляется, послушно выдерживает позывы рвоты, а потом, отстранившись, языком слизывает смазку с головки. И вновь быстрые движения, иногда не умело задевая чувствительную плоть зубами, вызывая всхлипы у друга.
В наказание проглотить всю сперму. И чувствуется, как вместе с терпким вкусом проглатывается и вина, не душит больше.
Вновь продолжают идти, Наруто торопиться, словно сбежать от воспоминаний пытается.
На ночном вокзале пусто, темнеет дорогой надежды рельсы, тихо шепчет утешения ветер.
Ждать электрички теперь до утра. Но лучше здесь, в лунной свежести, чем в дымном свете мигающей лампочки подъезда.
7.05. Отправная точка. Новый старт. Рождение Христово для двух парней.
Затолкать в вагон электрички все еще вялого Саске не составило труда, народу практически нет и, натыкаясь на двери и стены вагона, Наруто уложил Саске на сиденье.
Учиха все еще неестественно бледный, капельки пота блестят в сломанных стеклом лучах солнца.
Через полчаса пришлось отводить его проблеваться в тамбур. Наруто с облегчением заметил выблеванные таблетки.
- Бля, если укачивает, сидите дома. Уроды. – Парень брезгливо толкнул мальчиков, которые чуть не упали в свежие лужи блевотины.
Вернулись на место, прижались к друг другу, смотрят в мелькающие пейзажи за окном. Приятно обнадеживает.
- И доедем мы до конечной станции. А там – только лес. Там от станции-то осталась одна табличка. Уйдем в тайгу, будем жить своими силами, своей жизнью. Своей правдой.
А в окне, поддакивая, мелькали величественные стволы сосен.
"Тише... слышишь? Крики умирающей мечты... Это наш реквием..."
Автор: uncute
Бета: не бечено, вычитано Offara
Пейринг: Саске/Наруто
Рейтинг: R
Жанр: драма, и вообще, лучше прочтите графу от автора
Предупреждение: полный ООС, AU
От автора: это надо было написать ориджиналом - там от Саске и Наруто остались одни имена, но мне собственно были лень придумывать свои. Так что, решайте, читать вам это или нет. И я совсем не удивлюсь, если никому не понравиться.
От недобеты: она все врет. Это охрененно.
читать дальше"- Я не вернусь домой. Я сбегу.
- Тогда я с тобой!
- Зачем? У тебя же нет причин.
- Я тебя не отпущу...
- ...Пошли домой.
У нас нет права становиться клеткой для чужой свободы. Даже любовь не может оправдать этот эгоизм"
- Я убегу. – Удушающий в смрадной жаре подъезда дым сигареты словно скорбной вуалью покрыл его лицо. – Я убегу, – повторил, чтобы поверили.
Наруто верит. Знает, что если он не сдержит Саске – убежит. Можно ответить ему сейчас, как прежде, как четыре года назад, когда друг впервые заговорил о побеге: «А я с тобой. Сядем на провонявшую мочой и блевотиной электричку, доедем до конечной станции и уйдем жить в тайгу. Как настоящие суровые мужики – бороться с природой!». Детская романтика крыш гаражей. О чем они еще мечтали? Вместе окончить школу, вместе сбежать из города, вместе познавать истины взрослой жизни. А пока они вместе жрут дерьмо, вот только дерьмо у каждого свое.
- Не говори ерунды. И куда ты пойдешь? Тебя или маньяк поймает, или гопота прижмет в переулке. А жить где? На вокзале? Теплотрассе? Терпи уж.
Терпи, Саске. Четырнадцать лет терпел – так давай, продолжай мириться с безысходностью. Она на всех общая.
- Милиция приходила? – Наруто безразлично перешагивает уже запекшийся рисунок кровавого безумия.
- Да смысл? Она всегда говорит: ничего страшного. И заяву не пишет. Любит. – Презрение тягучей слюной сползает по исписанной стенке подъезда.
- А брат? – Наруто присаживается рядом с Саске, притесняется плечом в его коленке. Слова утешения не лезут – да и к чему? Друг это утешение кровью размажет по лицу Наруто.
Может, тогда посочувствовать? Сказать, кивая с умным видом: «Да, я тебя понимаю». Но он нихрена не понимает. И Саске тоже не понимает его чувств. Общее – оба страдают, оба ищут выход.
Но сейчас боль Саске перевешивает боль Наруто. А значит, Удзумаки должен что-то говорить, отвлекать, пытаться взбодрить.
Но Наруто не хочет брать чужие проблемы. Ласкать израненную душу, искать лекарство от сердечных ссадин – у него своих полно.
- Он не приезжает. Звонит редко, делает вид, что его еще заботит наша семья. Наша, слышишь? Он чужой. Он не знает, как мне здесь. Он нихуя не знает, – Саске достает следующую сигарету.
- Охуел? Отдай! – Приятно. Отобрать сигарету со строгим лицом – видишь, я о тебе забочусь, мне на тебя не плевать. Смачная такая… показуха.
- Пошел ты… совесть, бля.
Окно на лестничной площадке разбито, и сквозь трещины доноситься раздражающе веселый смех детворы. А раньше сами – раздражали. Нарывались на старших пацанов и потом весь день прятались во дворе заброшенного детского сада. Но вечером уходили: словно тени вместе с сумраком собирались там наркоманы, своим присутствием отпугивая мелкую шпану.
Да нет, к черту, нет никого раньше. Уже тогда, разбивая носы мальчишкам из соседнего двора, понимали – это самый большой успех в их жизни. Спрыгнув смело с невысоких построек в плотный песок, понимали – это единственный момент триумфа. Все их будущее, скрытое в розовых облаках – сейчас, в сизом дыме сигарет.
- Урод. Я опять пропахну табаком.
И опять будут грустные, блеклые от старости глаза бабушки.
- Ну и шел бы тогда.
- А куда ты без меня? – шутка выходит натяжной, смех скован смущением, но сам факт, что уже удается отшутиться – радует.
Куда без Наруто? Наруто вытягивал. Вел за собою своими мечтами. Фантазиями. У него не ржавые осколки сгоревшей подсобки – штаб-квартира смелых партизанов. Видишь те сколоченные доски в бывшем углу? Неприступная тюрьма для содержания пленников. И вправду видишь. Наруто учил видеть своими глазами. Учил верить – завтра будет лучше. А сам верит ли?
Горький запах сигарет смешивается со сладким крови. Саске его жадно вдыхает, чтобы помнить, чтобы не забыл это чувство – едкой беспомощности. Мать его в комнате прячет, шепчет испуганно в закрытую дверь: «Сиди, молчи, закрой уши, только не выходи!». А Саске до крови вгрызается в запястья, раздирает зубами кожу, слизывает на локте капли стекшей соленой крови и горьких слез. Презрение глушит страх, но трясущиеся ноги не делают шагов за дверь. Через минуты выворачивания сердца криками боли – ненависть сжигает презрение. Ненависть к родителям – за то, что ты себя презираешь. И в этот момент ему совсем не жаль кричащую от страха мать.
- Я урод. Эмоциональный калека. Они меня сломали. Я даже сейчас то… ничего не чувствую.
Наруто смотрит с непониманием на друга. И что? Они все здесь – уроды. У всех что-то потерялось, словно выпал ген человечности из цепочки ДНК.
- Если бы не чувствовал, здесь бы не сидел.
Саске не отвечает. Ему сейчас положено ныться, а Наруто положено слушать эту чушь и молчать. Но этот ублюдок никогда не соблюдал правила.
- Если ты меня не спасешь, я себя доломаю.
Наруто молчит. А что он скажет? Беги отсюда Саске? Но он не может отпустить друга. Иначе Удзумаки сам доломается.
На этом разговор и закончили. Саске затушил окурок в луже материнской крови и спустился к своей двери. Дверь квартиры громким хлопком озвучила ответ Саске: «Не уйду. Ради тебя».
У Наруто нет родителей. Случилась с ними давно какая-то трагедия, годами еще перетирали эту историю взрослые, дети выдумывали свои подробности. «Мать была шлюхой для местной мафии, но однажды решила уйти от них. За предательство ее вместе с мужем сожгли живьем на даче», - эту версию Наруто услышал во дворе. «Твоя мать курила часто, вот и уснула с сигаретой. Ты не переживай, они умерли с отцом во сне, не мучались», - так ему рассказала бабушка, когда услышала, что болтают насмешливо дворовые мальчишки. «Хорошо, что ты болел, и тебя не взяли с собой», - задумчиво добавила бабушка. Наруто кивнул, уверено так, радуясь своему чудесному спасению.
Бабушка заботиться о нем, растит, воспитывает. Как и у всех старушек, ее воспитание ограничивается заботой о питании внука и кудахтаньем над его ссадинами. Если Наруто пришел расстроенный и почему-то без старого велосипеда, на котором еще мать в молодости каталась – надо усадить внука за стол, дать ему целую тарелку сырников и улыбнуться мудро: «Вот увидишь, завтра будет лучше!». И если он вернется под утро в изодранной одежде, с запекшейся улыбкой на губах, надо в ответ улыбнуться по-взрослому, обнять крепко и усадить за стол. Жрать гребанные сырники. Ему станет легче. Обязательно.
Наруто - мальчик хороший. Так бабушке говорят на собраниях. Просто компания у него не хорошая, дурное влияние. И каждый раз, возвращаясь из школы, бабушка прижимает к себе мальчика, треплет по волосам: «Бедный мой мальчик. Несчастный ты мой».
А Наруто в смятение слушает жалость бабушки, терпит ее пропитанные болью ласки. И пытается понять – за что именно его жалеют.
Раньше он мечтал. Играл фантазиями в желанную жизнь и дарил свой красивый мирок Саске. Теперь в его мире идут черные дожди ненависти, покрывая пустоту надежд. Сейчас Саске - его связь. Столп его мира.
- Знаешь, - мать протирала пыль, используя левую руку – правая безвольно колыхалась вдоль тела, - трудно понять, что знать ребенку положено, а что лучше от него скрыть. Ребенок говорит - взрослый для правды, но ты не уверен, не сломаешь ли его такой правдой. Выдаешь искаженные осколки истинной ситуации, прячешь на твой взгляд, самые острые. А он тебе говорит – я уже взрослый. И ты виновата. Прячешь от ребенка испорченный глупыми людьми взрослый мир, а он говорит – доверяй мне!
Саске сидит на диване и смотрит в темный экран выключенного телевизора. Не надо включать – у него свои сюжеты в голове, самые жизненные среди исторических фильмов; самые эмоциональные среди драм; самые за душу цепляющие, лучше триллеров знаменитых режиссеров. А оправдания матери можно не слушать.
- Почему нет таких книжек, где бы все по годам расписано? В пять лет можно рассказать о смерти; в семь можно на пестиках и тычинках объяснить, откуда берутся дети; в восемь объяснить – почему у мамы синяки на теле. Нет, в восемь рано. Я их под одеждой прятала.
Синяки прятала. А утром, собирая маленького Саске в школу, шептала озлобленно, давилась зацветшей ненавистью на забродившей любви:
- Козел. Я его всегда поддерживала, все для него! Пальто изодранное двенадцать лет уже ношу, все деньги на его сумасбродства уходят, на его мечты. А я не мечтаю? Я ничего не хочу? Для семьи старается, он говорит. Эгоист. Ненавижу.
Что же ты мама синяки прячешь, а чувства все на ребенка валишь? Что же ты ему пощечину даешь, когда отец вновь давит своим благородством, своим стараниями для семьи, унижает тебя - не выдерживает Саске и, поклонившись отцу, выговаривает справедливую благодарность:
- Спасибо, папа. Спасибо, за детство счастливое. За голодные месяцы на одной картошке. За рожу твою отекшую от алкоголя вместо новой одежды. Охуенно искреннее спасибо.
Почему ты первая подбегаешь, чтобы ударить? Ведь это твои слова.
А она продолжает, ей безразлично молчание сына – привыкла:
- Где грань, между желаемой правдой и не нужной? Я не знаю. Сама прочертила, держусь за нее, не даю себе переступить. Ты прости, что я чего-то тебе недоговариваю – так надо, потом…
- Что мне говорить? Что от меня прятать?
- Знаешь. Взрослый. Я ведь для тебя стараюсь! – Сползла убитая молодыми мечтами, схватилась за волосы, кататься слезы по неухоженному лицу.
- Да ты не плачь, – Саске встал рядом с матерью, – мне тебя не жалко.
Их двор во всем их гопотном городке считается самым потерянным. Для жизни. С тяжелых кулаков пьяных молодых ублюдков – самое опасное место для вечерних прогулок. Эти ублюдки даже банду сформировали. И имя у банды есть – в честь кафе, что на углу одного из домов – толи потому что это самая большая достопримечательность в районе, толи потому что они собираются постоянно у этого кафе.
Самый популярный двор, – так говорят в милиции, выезжая на очередной вызов. Что у нас там? Пьяные семейные драки, когда гордо выпятив грудь - отец на отца; вцепившись толстыми пальцами в волосы - мать на мать; царапаясь, кусаясь на земле – дети на детей? Или вновь кого-то сожгли в подвале? Запинали девушку семеро парней? Вновь слышали выстрелы?
А Саске с Наруто там росли. Рядом с этими ублюдками, с пьяными соседями, влюбляясь в избитых девушек. И ничего, приспособились.
После драк можно в траве собирать сорванные украшения. Гордость Наруто – подобранный массивный золотой крестик, вот только одна печаль – цепочки он так и не нашел.
Когда приезжает скорая увозить очередной труп, есть шанс мельком увидеть скрюченные агонией пальцы, сморщенную пламенем кожу, смешно свесившийся язык.
А неизбалованные вниманием и искренней лаской девушки легко давали – в подвале, на заплесневевшем от сырости диване, который еще старшее поколение притащило.
Но Наруто еще держится, тлеет чувство неправильности, блевать тянет от их окружения. Удзумаки за ответственность держится – у него же любящая бабушка.
А Саске не за что схватиться. Не помнящий в алкоголе себя отец, забитая и забывшая себя в ненависти мать. И пятна крови на ступеньках в подъезде свидетельство их семейных ссор.
Саске осознано ломается. Сам идет к кафешной банде.
Наруто не бывает долго дома – еще тянет смотреть на мир, искать приключений. Хоть и знает: все, что он увидит – склизкие внутренности взрослой жизни. Все, что он найдет – очередную сломанную опору надежды.
Сколько у него уже трещин в душе? Новый виток излома – новая чужая боль, чужие слезы.
А потом научился проходить мимо. Говорить – не мое. Меня не касается.
Если не улица, то сидит в подъезде, на пролете между первым и вторым этажами. А на первом живут они с Саске – квартиры напротив. И жизнь у них вся прошла напротив друг друга.
На стенах лента надписей – цикл их жизни: первые узнанные ими матершиные слова, похабные стишки, вперемешку с первыми, по-детски искренними мечтами. Из рода «Навсегда вместе».
Наруто проводит ногтем по выцарапанным словам дружбы на перилах и вслушивается в крики из квартиры друга.
Прижимается взмокшим лбом к прохладным перилам, отчаянно старается не пропустить ни один звук удара.
Грызет ворот футболки, глотает слезы, душит горло непонимание, взрывает сердце несправедливость. А сам все равно вслушивается в крики отца, всхлипы матери. И с облегчением не слышит голоса Саске.
Мимо боли друга не пройдешь. Не скажешь – не мое. И не потому что не хочешь быть ублюдком, а потому что – твое. Его – твое. И словно обреченностью вы связанны.
- О, снова ругаются. Чудненько.
Мимо Наруто прошел Саске и присел на низенький подоконник. Двигался медленно, с усилием передвигая ноги.
- Саске? – Удзумаки не верит. Смотрит на друга и не понимает – когда упустил.
- Сааааске… имя-то какое, послушай – Сааас-кееее… - щурится довольной рожей на тусклые свет солнца, проводит пальцами по взмокшей коже. А глаза у него пепельно-серые. Черные пепел на мертвой душе.
- Они же… почему же… - Наруто хватает умиротворенного друга за плечи, прижимается лбом к его груди, вслушивается в печальный отсчет сердца. Кровавый орган торжественно ведет отсчет до смерти и кажется, если разгадать его ритм, сможешь узнать дату своей смерти.
И сейчас сердце Саске отстукивает неопределенную дату, но вполне с четкими границами: «Скоро».
- Зачем?
- Не помню. А важно?.. – Саске безразлично позволяет тереться нежности друга. Пусть – ему сейчас хорошо.
Несколько часов проводят в тишине. Наруто сидит на полу и обнимает его колени. Мимо проходят соседи, цокая с высокомерной брезгливостью, кидая свое веское «Наркоманы».
Через несколько часов Саске отталкивает друга и спускается к своей квартире. Что сейчас сказала дверь своим хлопком – Удзумаки не понимает.
А дома можно забыть о спокойствии друга. Сжевать с любовью приготовленные пирожки, запить холодным молоком, купленным заботливой бабушкой.
И закрыться в своей комнате на хрен – от всей этой необъятной нежности.
В его комнате стоит старый телевизор. Сейчас единственное спасение от выжженного на сетчатке глаз портрета друга.
Случайный выбор упал на канал новостей. А там его детская мечта, достигнутая другими.
Рассказ про уставшую от городской жизни девушку. Как она все бросила и отдала себя на волю природы. Как она счастлива – там, без горячей воды, электричества, удобной мягкой мебели. По-своему, тихо счастлива.
А со стороны: променяла одни проблемы на другие. Обидно за совершенную ошибку, вот и храбриться сейчас по телевизору – счастлива.
Наруто с досадой выключил телевизор – даже он его попрекает.
И спустя несколько дней вновь повторилось. Вновь блаженный Саске сидел на подоконнике, счастьем расползаясь по стенке.
- Слышал? Акеми мертва.
Саске смотрит в стенку, и хрен его знает, слышал ли он. Понимал о чем с ним говорит друг.
- Помнишь ее? Она нас маленьких к себе водила. Кормила сладким и играть в видеоигры давала. Помнишь?! – Наруто сорвался, прижал Саске к холодной стенке, трясет его в виноватой злобе, старается достучаться болью.
- А как она нам свои игрушки отдавала, а? Девчоночьи конечно, но ведь просто так отдавала то, что ей дорого. Потому что нам нужнее. Потому что жалела.
Наруто не плачет – слезы, они нужны, чтобы боль ушла. Но он оставит эту боль себе, не предаст воспоминания о светлой капли доброты в мазуте повседневной жизни. Он болью помнить будет счастье.
- Ее изнасиловали. А потом задушили. И бросили на ступеньках прямо перед ее квартирой. В милиции сказали не знают преступника. Нет зацепок, нет свидетелей.
Они не знают, а всем во дворе с самого начало известно, кто виновники. А что, кроме их местной банды еще есть кому? Чего искать, доказывать? Но у законов свои правила. В милиции плачущих родителей заткнули: «Ищите доказательства».
- И ты к ним, к ним ходишь? С их рук жрешь эту гадость? А забыл как с ее рук жрал шоколад?
Саске сейчас все равно. Сосредоточен расслаблено на своих ощущениях, гулко и пусто гуляют воспоминания, не попадают в сердце.
И опять – обнимать его колени, ждать, когда отпустит химическое счастье. Следить, что он не захлебнется в блевотине, если вдруг затошнит. Хоть молчаливыми движениями доказывать – «Я от тебя не сдался».
Весь двор представляет собой гниющую помойку душ. Смрадом грехов несет от игровых площадок, перекошенных скамеек.
Не возможно заметить своих пороков на фоне ярких чужих недостатков. Поэтому все соседи этого двора дружно строятся под линейку ублюдков, как павлины перьями, гордо щеголяют уродствами души.
Все плевательски наблюдали за тающей жизнью Саске. Проходили соседи мимо, даже не допуская мысли в седые от мудрости головы, сообщить родителям. Хотя в материнской вине Саске бы не нашел спасенья.
- Опять? В нормальном состоянии я тебя найти не могу. Только таким. Ты у меня в памяти так и останешься отупевшей куклой.
Уже не требует ничего. Надежда только на ответ.
- Тебе же не бесплатно дают таблетки, так ведь? А денег у тебя нет. Услуга?
Саске неожиданно смеется, хрипит радостью:
- Один раз не пидорас? Ой, так ведь не раз… А в рот считается? Все дырка, но рот же не жопа. Так что, не отымели, а? – И смотрит в глаза Наруто.
И только сейчас Удзумаки замечает – движения вялые, взгляд пустой, но не от эйфории. Трясутся губы, дрожит свет в глазах – привычных, черных.
А вместе со светом в глазах трясется жизнь – дымяться, тлеют угольки веры. Только дунь счастьем – запылает всепоглощающий огонь жизни.
А Наруто будет ветром. Ветром правды, бризом силы.
Собрать поспешно вещи, бросить комом одежду, накидать еды из холодильника, намеренно проигнорировав любовью пахнущую бабушкину стряпню. Ничего, так лучше, она забудет.
А останься – и он ее убьет. Не выдержит бесконечной любви, насильно удерживающей в правильной жизни. Не выдержит вины за причиненную боль. Не выдержит тусклого разочарования уставших глаз. Найдет свою вину в обременяющей любви. И убьет.
Пока Наруто собирается, Саске вновь глотает таблетки. Разжевывает, чтобы проглотить, поглощает жадно, остервенело.
Он же не рот давал иметь – они его гордость трахали. Сливали сперму на его самомнение, тыкались членами в самоуважение. Сломаться, он хотел сломаться. Чтобы его потом собрали, заново придумали, ласково выложили картинку целостного характера. А не поздно ли?
Наруто верит – еще есть время.
Тащит за собой Саске, а тот не спрашивает, доверчиво жмется к боку друга, позволяет себя вести.
Мимо забора детского сада – там прошло детство, игры фантазий, мечты о настоящей жизни.
Мимо гаражей, с битумной крышей – место укрытий, где можно остаться только с Саске и опять – мечтать.
А дальше не уйти. Саске загибается, неестественно зажимает ноги, шепчет хрипло:
- Не могу… Наруто… не могу…
А Наруто встает на колени – все справедливо. Всегда вместе, всегда общая боль. Воспринимаемая по-разному.
Пока есть решимость, заглотил член на возможную длину. Давиться, но глотает, двигает губами по напряженному до боли органу. Быстро, в спешке, пока никто не увидел.
А Саске стонет, боль и наслаждение причудливо смешиваются в теле, заставляя схватить Наруто за волосы и притянуть ближе.
Удзумаки не сопротивляется, послушно выдерживает позывы рвоты, а потом, отстранившись, языком слизывает смазку с головки. И вновь быстрые движения, иногда не умело задевая чувствительную плоть зубами, вызывая всхлипы у друга.
В наказание проглотить всю сперму. И чувствуется, как вместе с терпким вкусом проглатывается и вина, не душит больше.
Вновь продолжают идти, Наруто торопиться, словно сбежать от воспоминаний пытается.
На ночном вокзале пусто, темнеет дорогой надежды рельсы, тихо шепчет утешения ветер.
Ждать электрички теперь до утра. Но лучше здесь, в лунной свежести, чем в дымном свете мигающей лампочки подъезда.
7.05. Отправная точка. Новый старт. Рождение Христово для двух парней.
Затолкать в вагон электрички все еще вялого Саске не составило труда, народу практически нет и, натыкаясь на двери и стены вагона, Наруто уложил Саске на сиденье.
Учиха все еще неестественно бледный, капельки пота блестят в сломанных стеклом лучах солнца.
Через полчаса пришлось отводить его проблеваться в тамбур. Наруто с облегчением заметил выблеванные таблетки.
- Бля, если укачивает, сидите дома. Уроды. – Парень брезгливо толкнул мальчиков, которые чуть не упали в свежие лужи блевотины.
Вернулись на место, прижались к друг другу, смотрят в мелькающие пейзажи за окном. Приятно обнадеживает.
- И доедем мы до конечной станции. А там – только лес. Там от станции-то осталась одна табличка. Уйдем в тайгу, будем жить своими силами, своей жизнью. Своей правдой.
А в окне, поддакивая, мелькали величественные стволы сосен.
"Тише... слышишь? Крики умирающей мечты... Это наш реквием..."
-
-
06.12.2009 в 19:28И вообще, нравятся мне фанфы uncute - всегда по делу, чушь, так сказать, не приветствуется)
-
-
06.12.2009 в 19:43и юмор у нее всегда достойный =)
-
-
06.12.2009 в 20:23-
-
06.12.2009 в 20:40