Художник. Часть 2.

[восьмойближний]

Название: Художник.
Автор:  Lkv
Пейринг: Саске/Наруто
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст, почти романс
Варнинг: оос, слэш, нецензурная лексика.
Размер: миди
Состояние: Окончен.
Дисклеймер: Все принадлежит Кишимото
От автора: История одного завистника (с)

Часть 1.

II

Угольно-черные глаза внимательно смотрели на красивое, как магнит притягивающее любого, кто бы ни прошел мимо, полотно. Изредка он задумчиво касался кончиками пальцев губ, и тогда Наруто казалось, что все посетители, подходящие к его картине, смотрят только на этого черноволосого молодого человека. Во всяком случае, сам Наруто смотрел лишь на него, как на ожившее произведение искусства. Оценивающим взглядом художника он скользил по тонкой линии его губ, подолгу задерживался на черных прядях, обрамляющих его лицо, словно застывший перед картиной человек был не таким же как и он конкурсантом, а натурщиком, изобразить на полотне которого сейчас собирался Наруто. Но что было в этом удивительного, в его пронизывающем взгляде? Что неправильного в том, чтобы любоваться красотой? А Саске был красив. Красивее любой, находящейся в павильоне, картины.
Он узнал его сразу же. Как только по зову нахального парня, что замер перед его полотном, от картины в другом конце зала отошел статный черноволосый юноша, он узнал в нем Саске. Изменившие его годы не стали помехой. Саске слишком много значил для Узумаки, чтобы последний смог забыть его образ. После, вспоминая эту встречу, Наруто много раз думал о том, каким же он представлял повзрослевшего Саске тогда, раньше, еще не увидев его; и всякий раз приходил к выводу, что представлял не иначе, как в тот вечер. Было ли это и вправду так или попросту после долгой разлуки образ возмужавшего Учихи намертво вклинился в память Наруто, каким-то непостижимым человеческому пониманию образом прокравшись и в его воспоминания – неизвестно, но Саске, такой, каким он был в тот вечер, даже в том же самом черном костюме, отныне всегда вставал перед глазами Наруто, стоило тому лишь вспомнить его имя.
Взгляд Саске задумчиво блуждал по картине: брови нервно хмурились, а изгиб губ становился жестче. С каждым новым мгновением, с каждым новым словом от стоящего рядом парня (оказалось, его звали Суйгетсу), красота лица Саске таяла, как тает по весне чистый белый снег; и, подобно перемешавшемуся с грязью снегу, эта красота смешивалась с грубым грязным раздражением, отталкивающим и уродующим.
- Неплохо… - Сухо выдавил Саске наконец, не пытаясь даже скрыть недовольства прекрасной картиной. – Я даже не нахожу, к чему бы придраться. – Он усмехнулся и обратился (преимущественно к Суйгетсу). – Теряю сноровку, да?
- Ага. – Поддакнул тут же тот. – Я, например, всегда найду, к чему придраться, даже если придраться по справедливости и не к чему (в этом случае придумаю что-нибудь сам). Это и значит быть критиком!
Подошедший учитель (он был недалеко: рассматривал какую-то картину а-ля «Пикассо российский») басисто рассмеялся.
- Критик – это тот, кто способен в новой форме или новыми средствами передать свое впечатление о прекрасном. – Нравоучительно процитировал он, вливаясь в разговор.
- Теперь это называется пиарщик. – Изрек Суйгетсу.
Саске, нисколько не заинтересованный в беседе знатоков критики aka пиара, вернулся к созерцанию картины и, наконец, соизволил перевести взгляд чуть в сторону и заметить Узумаки. Некоторое время он молчал, безразлично разглядывая стоящего перед ним парня, а затем в его глазах мелькнула крохотная искорка удивления; словно увидев перед собой мираж, он прищурил глаза. Наруто уже было подумал, что Саске его вспомнил, и робкая улыбка коснулась его губ. Но Учиха только спросил:
- Твоя работа? – И снова повернулся к картине. Он не ожидал продолжения разговора и задал свой вопрос скорее для проформы, не сильно нуждаясь в известном и без того ответе. Наруто ясно чувствовал это, как и тогда, в тот единственный раз, когда они говорили друг с другом, и Саске спрашивал о вещах, совсем ему неинтересных, пожалев, должно быть, растерявшегося мальчишку. Разговор как милостыня. Сейчас это сравнение подходило еще лучше. Наруто не хотел вымаливать слов у Саске: будучи для одного грошами, другому они казались золотом; он уже ненавидел себя, потому что знал, что точно сделает это. Теперь, когда человек, который все семь лет их разлуки заставлял Наруто идти вперед и привел, в конце концов, сюда, на самый престижный для начинающих живописцев конкурс, был рядом, Узумаки не побоялся бы и выставить себя во всей красе собственной нелепости, только бы поговорить с ним еще хоть минуту.
- Да, это моя работа. – Живо ответил он Саске, становясь рядом с ним и тоже поглядывая изредка на картину (но большей частью – на собеседника). – Я из Твери. А ты откуда?
Саске нахмурился и бросил коротко: «Отсюда».
- Из Москвы? – В притворном удивлении воскликнул Наруто, поворачиваясь к Учихе лицом. – И родился в Москве?
- Да… - Как-то раздраженно ответил тот, старательно игнорируя прозрачные намеки собеседника.
«Чертов лгун! Ты родился в Твери, скотина!»
- И жил в Москве? – Пытаясь удержать себя от соблазна выругаться подобно сапожнику на этом чопорном мероприятии, продолжил Узумаки с натянутой улыбочкой.
- Послушай, что за идиотские вопросы? – Возмутился, наконец, Саске, поворачиваясь к нему лицом. Прямо на него с обидой смотрели синие глаза; и в ту же секунду послышалось с каплей грусти в голосе:
- Давно не виделись, Саске…
Обескураженный этим взглядом, Учиха запнулся, пытаясь что-то ответить, и растерянно посмотрел на Узумаки; затем, все же взяв себя в руки и снова напустив на лицо маску извечного спокойствия и незаинтересованности ко всему, чтобы на белом свете ни происходило, он поинтересовался с искренним непониманием:
- Мы знакомы?
- Ты учился в параллельном классе в одной со мной школе в Твери. И мы ходили в одну и ту же ИЗО-студию, пока ты не уехал в Москву. – Хрипло проговорил Наруто, с какой-то наивно-детской обидой глядя на парня.
- О! Да вы знакомы! – Воскликнул подходящий к ним вместе с Суйгетсу учитель (видимо, они только что породнились в своих теориях относительно критики, поскольку выглядели безмерно счастливыми, подобно всем людям, сумевшим так удачно и – главное – быстро найти общий язык с новыми знакомыми).- Ба! Да это же Саске! – Воскликнул он, бросая восторженный взгляд на Учиху. – А я тебя и не узнал сразу. И ты меня не узнал… Э-эх!.. Так вот и теряют люди друг друга. Из-за склероза. – Начал какую-то неадекватную речь он, улыбаясь при этом всем присутствующим настолько неестественной улыбкой, что Наруто уже начал невольно подозревать Суйгетсу в снабжении его учителя анашой.
- Ну, Наруто, у тебя теперь есть достойный соперник. – Обратился он к Узумаки под конец речи.
- Я сказал Саске то же самое! – Радостно воскликнул Суйгетсу, и оба счастливо рассмеялись, пытаясь по большей части угодить этим смехом друг другу.
Хмуро, словно вещь, оглядел Саске объявившегося соперника; Наруто ясно чувствовал, как теряется под этим прямым взглядом.

* * *

Грозовые тучи, черным покрывалом укутывающие небо, делали весеннюю ночь еще темнее; из приоткрытой гостиничной форточки дул холодный ветер, и иногда порывы его были столь сильны, что тонкие стекла дрожали, а полупрозрачные бежевые шторы на окнах приподнимались над полом и зловеще раздувались.
Наруто беспокойно ворочался на кровати, уже в который раз напоминая себе, что он всегда плохо спит в незнакомых местах, и, должно быть, именно от этого и не засыпая, хотя стрелки на гостиничных настенных часах близились к двум. Впрочем, особой усталости даже после дня, наполненного исключительно суетой и беготней, он не чувствовал; напротив – в нем так и колыхалось какое-то неизвестной природы возбуждение; и казалось, что единственным путем к избавлению от него для Наруто могла бы послужить разве что сильная физическая нагрузка: один раз Узумаки даже попытался воплотить в жизнь эту необычную идею и, встав с кровати, сделал несколько отжиманий и приседаний, чувствуя себя при этом полным кретином (впрочем, человек, неожиданно встающий посреди ночи ради подобной скудной разминки, и в самом деле выглядит, мягко говоря, необычно). Придя к выводу, что заснуть ему нынче не удастся, Наруто включил свет и несколько минут просто сидел на кровати, находясь в состоянии, близком к прострации, а затем встал и, еще не до конца отдавая отчета своим действиям, начал копаться в дорожной сумке – скорее, без какой-либо определенной цели. Наткнувшись на альбом, стандартного формата А4, наполовину заполненный какими-то, одному Наруто понятными по смыслу зарисовками, он сперва просто бездумно перелистывал его, а затем неосознанно подхватил с тумбочки при кровати карандаш и начал рисовать. Он не пытался изобразить на бумаге что-то определенное, просто занимал время. Уверенными, отточенными штрихами рождались на альбомных листах образы, заполняющие в тот миг его голову. В мыслях вертелись события сегодняшнего дня: вокзал, гостиница, институт, павильон… лица случайных попутчиков в поезде и незнакомцев-москвичей мелькали перед его глазами. А под грифом карандаша знакомым пренебрежением и глубокой задумчивостью наполнялись глаза бездушной зарисовки, черные пряди волос изящно касались щек, красиво-очерченные губы тепло улыбались. Штрих за штрихом безымянный набросок превращался в реального человека. И через четверть часа, поглядев внимательно на рисунок, Наруто даже удивился. Он ведь не собирался рисовать Саске? Он просто бездумно водил карандашом по бумаге, подобно тому, как иногда чертят бессмысленные узоры на салфетках люди во время долгих телефонных разговоров. Но с альбомного листа на него, улыбаясь, смотрел Саске; Саске такой, каким он стал за эти семь лет, но с улыбкой того, другого Саске – которого Наруто запомнил еще восьмилетним мальчишкой. Или того, которого Наруто выдумал… Забывшись, он коснулся кончиком указательного пальца губ изображенного в альбоме юноши; в сущности, он ведь никогда не видел у него, у Саске, такой улыбки. Сегодня он был хмур, завтра, если они увидятся, будет, должно быть, по уже узнанной Наруто характерной своей особенности высокомерен. Как можно, обладая такой красотой, так грубо портить ее этой показной гордостью и безразличием? Художник в Наруто с упоением рисовал образ другого, улыбчивого и открытого Саске; ни один портрет уже вышел из-под кисти Узумаки, несмотря на его юный возраст, и он был уверен, что всякую красоту, даже самую изысканную, гасит тщеславие и холод; улыбка же придает любому, пускай и совсем неброскому, серенькому лицу какое-то необъяснимое очарование. Индивидуальность же таится где-то глубоко-глубоко в глазах.
Но глаза Саске казались бездушными, а губы его были скованы маской презрения. И все же, отталкивая от себя неприятные воспоминания об их сегодняшней встрече, Наруто усердно вырисовывал в своем воображении другой, «настоящий», как уверял он сам себя, образ Саске. И в него верилось сильнее. Потому что очень хотелось верить.

* * *

Следующее утро ознаменовалось для конкурсантов собранием в уже знакомом им институте. Собрание проводилось с целью выяснить, все ли из участников уже явились в столицу (как стало ясно некоторое время спустя, сделать это раньше было никак нельзя, поскольку отдельно взятые субъекты прибыли в Москву лишь этим утром) и заново, по второму заходу, проинформировать собравшихся вместе с новоприбывшими о правилах проведения конкурса.
Наруто сидел где-то на задворках выделенного для собеседования подозрительно крохотного актового зала (а, может быть, и какой-либо аудитории, обустроенной по его образу и подобию). Учитель, сославшись на явно не существующую в реальности свою занятость, исчез уже спустя десять минут после начала мероприятия, когда стало ясно, что ничего нового на нем сказано не будет. Узумаки отстраненно наблюдал за распинающимся на сцене (кафедре?) организатором конкурса, больше, правда, интересуясь собственными часами на запястье и вопросом «когда же эта мудотень уже закончится?». Но «мудотень» обещала быть долгой. Где-то на двадцатой минуте жаркой (но все равно большую часть слушателей не интересовавшей) речи оратора в аудиторию-актовый зал, стараясь не привлекать к себе особого внимания (и, в виду неактуальности тирады организатора, все равно его привлекая), крадучись вошел Саске.
Мигом в голове Наруто пронеслась вся сегодняшняя бессонная ночь, вспомнился и рисунок, и такие глупые, как казалось сейчас, мысли. Глядя на идущего по проходу Учиху, Наруто становилось нестерпимо стыдно от того, что он думал об этом парне, называл его про себя красивым и, засыпая под утро, рисовал в воображении соблазнительный образ обнаженного Саске. Тогда, забываясь в долгожданном сне, он ни капли пошлости не видел в своих фантазиях, а теперь покраснел от стыда и, пытаясь хоть как-то сдержать этот неуместный румянец, зажмурил глаза, в тот же момент услышав над ухом:
- Здравствуй, художник. Смотрю, ты со скуки уже засыпаешь. Похоже, мне не стоило торопиться сюда.
Это был, бесспорно, Саске. Даже не глядя на него, Наруто тотчас узнал этот низкий холодный, как, должно быть, и все в Учихе, голос. Однако сейчас в нем слышалась и нотка иронии. Наруто удивленно повернулся в его сторону.
- Нет, стоило…
- Почему бы это? – Саске сидел вполоборота к нему и довольно бесцеремонно опирался одной рукой на спинку кресла Узумаки. – Сказали что-нибудь новенькое?
- Нет… - Растерянно поспешил уверить его Наруто. – То есть, да… - Добавил резко он, почему-то подумав, что в случае ответа отрицательного Саске тотчас же от него сбежит. – И да, и нет. – Остановился он, наконец, на золотой середине.
Учиха, некоторое время с нескрываемым непониманием глядевший на него, мягко улыбнулся.
- Ты забавный. Что ты так смотришь на меня?
«Ты улыбаешься…» - Мечтательно подумал Наруто и сам не заметил, как сказал это вслух. Саске тихонько рассмеялся, привлекая к себе внимание последних рядов.
- Ну а как же? Я, что, не человек?
- Нет… - Начал в своем репертуаре Наруто. – То есть, да! То есть… прости.
Учиха снисходительно покачал головой.
- Ты смешишь, я улыбаюсь – причинно-следственные связи. – Изрек он. – Кстати, я вспомнил тебя.
Наруто нахмурился, вспоминая вчерашний вечер. Это ли причина столь резких перемен в поведении Саске?
- Наруто, да? – Продолжал, не замечая хмурой физиономии собеседника, Учиха. – Мы с тобой были едва знакомы… и очень недолго знакомы. Даже удивительно, что спустя столько времени ты узнал меня. – Он недолго помолчал и добавил задумчиво. – Не думал, что встречу кого-то из нашей школы тут, в Москве. Да к тому же на конкурсе…
Это прозвучало с ноткой презрительного удивления, словно никто из их двух классов, кроме него, Учихи Саске, не заслуживал находиться здесь, в столице, и принимать участие в этом соревновании, но Наруто не придал последним словам большого значения; по правде, он наслаждался одним только мелодичным голосом собеседника, не особо вникая в смысл его речей. Но произнесенное после заставило его встрепенуться.
- … я видел только одну твою работу, и мне было бы очень интересно взглянуть на остальные, если, конечно, ты привез еще что-то с собой. Пускай даже и в карандаше … - Он доверительно посмотрел на Наруто. – Ты мне покажешь?

Тонкие белые пальцы медленно переворачивали альбомные страницы. На каждой зарисовке останавливался пытливый взгляд черных глаз, подолгу изучая ее; брови юноши хмурились, словно от плохого впечатления, оказанного рисунком, когда тематика зарисовки казалось совсем необычной. Наруто сидел рядом, на кровати, выжидательно глядя на гостя и по выражению его лица пытаясь угадать, будет ли тот, в целом, доволен его работами. Не сумев отказать Саске, он совсем забыл, что кроме одной картины (что была обязательна для участия в конкурсе), он не взял с собой ничего, кроме вот этого потрепанного альбомчика с набросками. По приезду, узнав об этом, Саске изъявил большое желание увидеть сии зарисовки (по его словам выходило, что часто наброски могут сказать о художнике гораздо больше его законченных работ); Наруто ничего не оставалось, кроме как согласиться, и теперь он с волнением, куда даже большим, чем тогда, когда он узнал об участии в этом конкурсе, ожидал вердикта от новоявленного своего критика. И от старого кумира.
Наконец, Саске сказал:
- Это… действительно очень хорошо. – И он тяжело вздохнул, словно не высказывал мнение о зарисовках, а уведомлял больного о наличии у того смертельно-опасной болезни. Но, окрыленный приятными словами, Наруто не заметил этой тяжести в голосе юноши и какой-то недоговоренности в реплике, как, впрочем, не замечал и общей театральности в их отношениях. Рядом с Саске для него было трудно оставаться внимательным и собранным.
- Ты извини еще раз, - радостно улыбаясь, произнес он, - что не могу тебе показать ничего, кроме этих… - он виновато развел руками, - да это даже и рисунками-то не назовешь. Знаешь, некоторые из этих набросков я все же воплотил в живопись. Было бы здорово, если бы когда-нибудь ты смог увидеть их. Ты, может, еще будешь в Твери?
Саске, казалось, его не слушал.
- Воплотить в живопись… - Задумчиво повторил он. – Так не говорят.
- А… Ну да. – Наруто смущенно улыбнулся, а затем вскочил с кровати; единственная похвала Учихи действовала на него как энергетик: сидеть на месте не хотелось. – А еще, знаешь, у меня есть одна работа, написанная в подражании кубизму*. Вот уж что я бы хотел показать тебе, Саске! Мне кажется, тебе бы понравилось, как человеку, просвещенному в художественных стилях. Да она, в принципе, нравилась всем (несмотря на то, что кубизм не многие переваривают). Я хотел привезти ее с собой, сюда, но, черт, наставница упросила «не экспериментировать». Не понимаю даже, где она там нашла эксперимент…
Он замолчал ненадолго, все еще продолжая суетиться, бегая взад-вперед по комнате. Посмотрел на Учиху, ожидая ответа. И замер.
Портрет.
Набросок портрета. Он же был в этом альбоме! Как, как он, Наруто, умудрился об этом забыть?
Саске сидел, сжимая в тонких пальцах краешек альбомного листа. На лице застыло изумление.
- Это я… - пробормотал он, нарушая повисшую в комнате тишину. – Ты нарисовал меня, Наруто.
- Я… я иногда рисую своих знакомых. – Запинаясь, неуверенно поговорил в ответ тот, внешне стараясь сохранять спокойствие и при этом ударяясь в панику в душе. – И вчера, когда мне было нечего делать… - Медленно продолжил он и добавил для наибольшего эффекта. – Тут просто заняться же почти не чем…
«Только тебя, Саске, рисовать. Всю ночь. Так-то вот».
Оправдание было просто жалко, и казалось, с минуты на минуту Саске опомнится и последует очень неприятный разговор (во время которого Наруто предположительно сгорит со стыда), после чего Учиха оставшуюся неделю будет старательно избегать помешавшегося на нем парня.
Так думал Наруто, хотя, в принципе, в этом наброске не было ничего предосудительного; это была просто зарисовка, вот и все. Оглядев еще раз портрет в карандаше, Саске сказал очень тихо:
- Невероятно…
Ожидавший, по всей видимости, кары небесной, Наруто стоял, виновато поглядывая на него. И Саске повторил:
- Невероятно. Ты видел меня, выросшего, всего один раз. На выставке у тебя не было времени досконально рассматривать меня, - на этом месте Наруто слегка порозовел, - а ты сумел наделить портрет таким поразительным сходством со мною. У тебя просто потрясающая память, Наруто! А эта улыбка… Ведь ты не видел, как я улыбаюсь – никогда. Вчера-то я точно не улыбался. Теперь мне ясно, почему ты так смотрел на меня на собрании этим утром… Это моя улыбка. Моя. Но как ты сумел нарисовать то, чего никогда не видел? – Он с непониманием смотрел на Узумаки, ожидая ответа.
Наруто пожал плечами.
Он не увидел ничего… Саске не увидел в этом портрете то, что так упорно скрывал от него (да и от самого себя тоже) Узумаки. Для него были видны лишь красота и мастерство, точность деталей, ясность образа. Это была действительно прекрасная зарисовка, и он видел все самое чудесное в ней. Но он не понимал, что породило эту красоту.
- Можно мне нарисовать тебя?... – Неожиданно даже для себя самого произнес негромко Наруто, глядя на Саске как завороженный.
- Что? – Тот поднял на него глаза, обескураженный этой просьбой: сейчас он выглядел таким растерянным и от того казался Узумаки очень милым.
Наруто повторил, но уже не спрашивая, а утверждая.
- Мне нужно нарисовать тебя, Саске.

* * *

Наруто бездумно рисовал узоры на последнем листе своего альбома, изредка осторожно поглядывая на сидевшего в его комнате в глубоком зеленом кресле учителя, с апатичным видом перелистывающего страницы сегодняшней газеты (вероятно, совсем его не интересовавшей). Гораздо чаще Наруто бросал короткие взгляды на настенные часы и раздраженно думал о том, что их стрелки неумолимо движутся к трем (время, в которое обещал придти к нему сегодня Саске), а надоедливый сопровождающий все никак не хочет оставить его в одиночестве. Портрет, который Наруто начал еще вчера, стоял у окна, на мольберте, закрытый гостиничным полотенцем (Узумаки почему-то совсем не хотелось, чтобы кто-то кроме него и Саске видел картину) – благо, краска высохла за ночь. Но все же, как, наверное, и положено учителям (и просто любопытным нудным людям), субъект в кресле часто бросал заинтересованные взгляды в сторону холста, не спрашивая, слава Богу, пока ничего.
Что же, даже при всем желании Наруто все равно не смог бы ответить на вопросы учителя, что непременно возникли бы у него после созерцания портрета своего бывшего ученика. Потому что в первую очередь Узумаки было необходимо ответить хотя бы самому себе. Но, как ни мучился, он не мог объяснить, почему тратит столь драгоценное время в Москве на живопись, не годную для конкурса с его определенными заранее темами, ни того, почему с замиранием сердца, старательно как никогда раньше, выводит правильные черты красивого лица и подолгу, забывшись, смотрит с мягкой улыбкой на каждую деталь еще незавершенной своей работы. Блажь ли это была? Или что-то другое? Он намеренно не давал названия этому давно загоревшемуся в его душе чувству к незнакомому почти мальчишке; он не хотел. «Дать определение» значило – ограничить, загнать в какие-то строгие рамки, которые впоследствии диктовали бы и ему, и его чувствам свои условия, рассеивая это возникающее в нем при мысли о Саске тепло и его искренность. В человеке велика сила самовнушения; признаваясь в любви, мы словно подписываем невидимый договор, связывая себя такими скверными обязательствами как ревность, собственничество и, как следствие, вытекающее из двух первых, бесконечное страдание – стандартными бонусами любви; мы клянемся, что наши чувства будут вечны, притом что «вечность», в сути своей, слово без значения, вечности не существует. Этими признаниями и клятвами мы строим для себя темницу несвободы, и после очень радуемся, наконец вырвавшись из нее и удушив искреннюю, быть может, любовь, пообещав, что она будет длиться вечно. Никогда, даже в тот период своего творчества, когда всяческие опыты и эксперименты не могли привести к удобоваримому результату по причине отсутствия опыта, Наруто не придерживался никаких правил. Рисуя человека, он не использовал стандартный и излюбленный посредственностями способ изображения пропорционально-правильного человеческого тела: выводил тонким грифом карандаша округлые линии сразу же, не разбивая предварительно листок на части**; игнорировал правила сочетаемости цветов, рисуя костюмы своим персонажам, и шокировал порой наставников, добавляя контрастные цвета там, где нужен был всего лишь более светлый тон, и варьировал между оттенками там, где нужна была контрастность. Он ненавидел любые правила, полагая, что они уничтожают вместе со свободой талант. И он ненавидел любые определения, понимая, что, в конце концов, они уничтожат чувство. Саске был для него идеалом, талантливым творцом, человеком, чьего уровня так жаждал добиться в прошлом он, представляя, что не достигнет его никогда. Идеалом остался для него Саске и сейчас, сомнений не было; но только теперь, глядя на него, Наруто заворожено внимал не таланту, пускай и не иссякшему, но уже не трогающему его, как то было в прошлом, а красоте; красоте, скользившей в каждом его жесте, в каждой черте его лица, звучавшей даже в его голосе. Наруто, в отличие от многих, не пытался найти в искусстве, будь оно представлено живописью или литературой, скульптурой или музыкой, какого-то глубинного смысла, новых идей и истин: все настоящие истины родились давным-давно, а «глубинный смысл» при желании можно было найти в любом, даже самом захудалом творении, - он же видел в искусстве лишь красоту. И называть Саске ее символом было более приемлемо, нежели смиряться с дурной мыслью о своей больной привязанности, вылившейся без его ведома во что-то волнующее и запретное. Но когда Наруто видел его, когда сидел совсем рядом, чувствуя едва уловимый аромат нежной кожи, он ясно понимал, что все эти отговорки, все оправдания перед самим собой и красивая сказка об идеальном образе, воплощенном в его натурщике, не закроют собой дурного, более приземленного, опошленного чувства, названного красивым словом «любовь». И когда пробило три часа, и на пороге появился старый знакомый «идеал», утомленный долгим путем в гостиницу или каким-то своими заботами, Наруто ясно почувствовал, как нестерпимо ему хочется вместо простого «привет» прижаться к нему, руками лаская его шею, и почувствовать, как Саске обнимает его в ответ.

- Поверни голову чуть-чуть влево… - Попросил Наруто, помахивая в воздухе тоненькой кисточкой-«белкой». – Так… и еще чуть-чуть… и еще капельку…
- Еще капельку, и я сверну себе шею. – Недовольно заметил Саске, все же подчиняясь указаниям художника. – Кстати, тебе не кажется, что ты рисуешь меня в какой-то… женской позе?
- Что за чертовы стереотипы? – Улыбнулся Узумаки. – А какая, по-твоему, мужская? У писсуара в сортире?
- Да, несомненно! – Поддержал его шутливый тон натурщик и дополнил от себя. – Или, на худой конец, с кружкой пива в прострации у телевизора.
Наруто не ответил. Задумчиво, критически он осматривал незаконченный портрет и все больше хмурился. Наконец он произнес:
- Это все не то…
- О чем ты? – Не понял Учиха.
- Я… - Начал было Наруто и запнулся. – В общем, ты стой так, я сам все сделаю. – И он направился к позирующему парню.
Саске и не понял сразу, что он собирается делать, но когда руки Узумаки начали аккуратно расстегивать пуговицы на его рубашке, Учиха вздрогнул и, отшатнувшись от него, растерянно воскликнул:
- Это еще что за?..
Наруто как-то сразу весь напрягся и попытался успокаивающе улыбнуться, но улыбка вышла неуверенной, виноватой.
- Просто так твой образ…ну, ты, наверное, сам знаешь. Ну вот и… Вот. - И он снова поднял было руки, но Саске перехватил его запястья и крепко сжал, удерживая.
- Наруто, - очень медленно начал он, с сомнением глядя на розовеющего творца, усердно сверлящего взглядом гостиничный ковер, - ты хоть сам понял, что только что сказал?
- Ну… - Снова замямлил Узумаки с еще меньшей уверенностью. – Знаешь, Саске, древние греки…
На этом месте Саске не сдержался и, повысив голос, раздраженно перебил:
- Какие еще нахрен древние греки?! Что за чушь ты порешь?
Вконец растерянный, Наруто опустился на кровать.
- Да я просто нарисовать тебя в таком виде хотел… - Послышалось оттуда.
Весь его поникший вид, словно только что он не всего лишь повздорил немного с Учихой, а потерял смысл жизни, вкупе с расстроенным голосом подействовали на Саске как успокоительное.
- А… - Изрек он, и еще без малого минут пять парни провели в неловком молчании.
- Ну просто там, у древних греков, еще кое-что было… - Неуверенно заметил себе в оправдание Саске.
Наруто сдержанно промолчал, вспоминая, как сладко заныло у него в паху, стоило только ему прикоснуться к Учихе.
Похоже, с древними греками у него было много общего.

* * *

- Так нормально? – Спросил его Саске на следующий день, сразу же, не дожидаясь особых приглашений (в основном выраженных в рукоблудстве), стягивая через голову футболку и оставаясь обнаженным по пояс. Бросив одежду на гостиничную кровать, он встал на условленное ранее место вполоборота к Узумаки.
Наруто удивленно молчал; одно то, что после до ужаса нелепого положения, в котором они оба оказались (впрочем, исключительно по собственной дурости), Узумаки сомневался, придет ли снова Саске, несмотря даже на то, что вчера Учиха перед самым уходом пообещал обязательно появиться завтра, в то же время, что и всегда.
- Ну что же ты? – Поторопил его натурщик. – Кисть в руки и вперед. Или мне полностью раздеться? – Он сказал это таким тоном - будто, если бы Наруто его попросил, он и в самом деле незамедлительно разделся бы полностью – что юный художник тут же вскочил и, мямля в ответ что-то сродни «не надо», поспешил к холсту, стараясь по возможности не смотреть на Учиху. К несчастью с полотна ему улыбалось все то же бессовестное лицо (да и не смотреть на натурщика было как-то нелогично), так что еще без малого четверть часа Наруто нервно кусал губы, боясь выдать Учихе свое смущение.
- Эх… тяжела жизнь идеального образа для Узумаки Наруто! – С притворной горечью воскликнул Саске, изрядно уставший имитировать статую самому себе.
Наруто бросил на него короткий взгляд: мог ли представить он, насколько его несерьезные слова были близки к правде?
- Да, тебе не позавидуешь. – Как можно естественнее попытался отозваться Узумаки (получилось, правда, с точностью наоборот) и, словно только лишь сейчас осознав смысл реплики Саске в полной его мере, удивленно воскликнул. – Да ты и фамилию мою знаешь!
- Прочитал в списке конкурсантов.
- А прикидывался, будто не помнишь меня. - Мягко укорил его Наруто.
Саске едва заметно поморщился и проигнорировал замечание.
- Расскажи о себе. – Попросил вслед за этим он.
Наруто встрепенулся и некоторое время трусливо изображал из себя чрезвычайно увлеченного каждой деталью своей картины творца, но Учиха был непреклонен; когда он повторил просьбу (уже более похожую на приказ), пообещав Узумаки к тому же в случае ее невыполнения умереть со скуки, Наруто робко заметил:
- Ну просто… мне как-то не о чем рассказывать.
- Вздор. – Перебил Саске. – Ты же не все восемь лет, что я тебя не видел, торчал у мольберта?
- Семь… - Поправил Узумаки и про себя добавил: «Семь лет я торчал у мольберта».
Саске прищурился, видно, вспоминая, сколько там времени прошло с его отбытия из Твери.
- Точно. Так расскажи, чем ты эти семь лет занимался.
«Ты сам сказал. И попал в точку».
- Почему ты молчишь? Может, какую-нибудь романтическую сказку мне расскажешь? Ну там… «Ромео и Джульетта в Твери» или «Наруто и свинопас».
Узумаки улыбнулся, стараясь все же сосредоточить внимание главным образом на портрете, а не на неожиданно разговорчивом натурщике.
- По-моему, ты очень похож на тех, с кем только романтические истории и происходят; в них ни грамма пошлости, только платонические святые чувства. – С пафосом изрек Саске, а после с обычной своей интонацией попросил. – Расскажи мне про свою девушку, Наруто.
- У меня нет девушки.
- Но вообще же была? Вот я про нее и… - Неожиданно он оборвал свою речь и пристально посмотрел на Узумаки, увлеченного (или пытающегося создать такую видимость) работой над портретом. – Или не было?
Наруто нахмурился (что, надо признать, говорило лучше всяких слов) и поинтересовался, с чего бы это у Саске развязался язык.
- Просто интересно. – Ответил тот. – В конце концов, должен же я знать о человеке, который пытается увековечить меня в картине, что-то кроме его имени? Но юность у тебя, я смотрю, была не такой насыщенной, как мне казалось.
- Это почему же? – Задетый за живое, возмутился Узумаки и, жестикулируя кистью, заявил. – Между прочим, перед отъездом я отравился ершом!
Саске рассмеялся.
- Значит, жизнь прошла не зря.
Поговорили о бессмыслице еще немного.
Постепенно Наруто избавлялся от незваного чувства стыда, что посещало его всякий раз, стоило лишь Саске затронуть в разговоре что-то близкое Узумаки, будь то его собственные мысли или детские воспоминания; Наруто отметил про себя, что, не будучи, конечно, верхом спокойствия и самообладания, он не позволял себе таких слабин в обществе других (в некоторых случаях – оказывающих на него немалое влияние) людей. Его с недавних пор мог смутить даже один взгляд Саске или его улыбка (не потому ли, что глаза и губы черноволосого юноши Наруто чаще всего видел в своих снах?), смущение вызывало стыд, стыд – растерянность, и все вместе взятое – полную непригодность как собеседника. Наруто уже почти ненавидел себя за эту излишнюю эмоциональность, как и большинство мужчин приписывая ее исключительно прекрасному полу.
Неожиданно, отвлекая его от самобичевания (второе по привилегированности у Наруто занятие), Саске сошел со своего места.
- Ты чего? – Непонимающе пробормотал Наруто. – Устал?
- Ты устал. – Откликнулся без тени прежней шутливости тот. – Пошли, прогуляемся?
- Но… это…я… - Был ему неповторимый ответ: так обычно реагировал Наруто на предложения, являющиеся его тайными и, как он считал, несбыточными желаниями.
- Пошли, что тут думать! – Строго оборвал его Саске. – Я хочу познакомить тебя с Москвой.

- Вот, держи. – Пара тонких белых палочек, похожих на сигареты, упала на ворсистую обшивку дивана.
- Что это? – Недоверчиво поглядев на представшее перед ним нечто, спросил Наруто, осторожно склоняясь над «сигаретами».
- Никогда косяков не видел? – Поинтересовался у него вместо ответа Учиха, и Наруто услышал явную насмешку в его голосе.
«Нет, никогда. Честно говоря, и сейчас тоже не особенно хочу их созерцать», - Подумал он, искоса глядя на покоящиеся на диване «волшебные палочки».
Тем временем Саске, так и не дождавшись ответа, взял две самокрутки и, одну из них засунув в приоткрывшийся от растерянности рот Узумаки, прикурил вторую. Комната квартиры, куда они приехали после недолгой прогулке по Арбату (и которая уж точно не была квартирой Саске), тут же наполнилась непривычным, дурманящим запахом. Сделав пару затяжек, Учиха выжидательно глянул на притихшего блондина; улыбнулся, заметив, как тот вертит в руках косяк, словно не зная, что делать с ним, и хмурит брови, бросая полные подозрения взгляды в сторону Саске. Рука Учихи, подхватив черную пластиковую зажигалку с крайне обшарпанного журнального столика перед диваном, не спеша приблизилась к кончику косяка; послышался щелчок, и оранжевый язычок пламени заплясал перед глазами Узумаки.
- Как ребенок, честное слово. – Уже без намека на насмешку, даже с какой-то лаской произнес Саске, придвигаясь к нему поближе и одной рукой вынимая косяк из его рук. Огонек блеснул у его конца, и на этот раз Саске сам прикурил самокрутку для несмелого приятеля. Наруто ответил запоздало, отводя руку Учихи, который уже было протянул ему косяк.
- Меня спросить не хочешь? Может, мне нахрен не нужна эта твоя трава.
- Давай только без впаданий в детство, а? – Саске поморщился и, стряхнув пепел, сделал еще одну затяжку.
- Ребенок здесь ты. – Хмуро отозвался Наруто, пытаясь затушить самокрутку в стоящей на столе пепельнице; самокрутка, как ни странно, затухать не желала и медленно тлела дальше, словно была в сговоре с Учихой по осуществлению плана «одурманивания Узумаки». – Тоже всякую гадость в рот тянешь.
Саске рассмеялся, выдохнув дым Наруто в лицо - должно быть, специально.
- Такое чувство, что я говорю со своей мамой, когда ей было тридцать семь, и она еще периодически интересовалась моей жизнью.
- А сейчас ей сколько?
- … тридцать восемь. Кажется.
- Да, у тебя за год происходит, видать, столько, сколько не произойдет за всю мою жизнь.
Саске, никак не отреагировав на последнее заявление Узумаки, молча вынул из его рук самокрутку и затушил кончиками пальцев, предварительно смочив из слюной. Немного помолчали; Учиха все это время смотрел на него - то задумчиво, то с легкой улыбкой, а Наруто думал о том, что если бы хоть на секунду тот представил, что за мысли роятся в голове его давнего знакомого, если бы он мог услышать, как Наруто, порою заглядываясь на него, говорит про себя «красивый», и если бы он только знал, что уже третью ночь подряд Узумаки плохо спит, а причина тому – он… черт возьми, он бы, наверное, долго смеялся. А затем оставил бы этого глупого мальчишку, не посчитав достойным даже парочки грубых слов, как проявлением хоть какого-то отношения со своей стороны. Он бы ушел. Ему не нужна эта связь.
Дым марихуаны парил в комнате, кружа голову Наруто; вдыхая его, он уже начал подумывать о том, что пара-другая косяков – совсем не плохая идея, особенно с учетом того, что она хотя бы ненадолго заставит отвлечься, окутает голову этим сладковатым, как казалось Наруто теперь, дымом, и тогда каждая мысль, из тех, что спутались сейчас в его разуме в клубок, станет ясна; и каждая проблема превратится в забавную выдумку, даже не требующую устранения, и любовь к Саске… может, тогда исчезнет?
Едва заметная улыбка тронула губы Учихи в то мгновение, когда Наруто снова поднял глаза, разглядывая его профиль. Он сидел, наклонив немного голову, и черные пряди волос закрывали его глаза – хорошо, не хотелось бы, чтобы он замечал, как на него смотрит Узумаки.
Еще одна затяжка. Саске неожиданно поворачивается к нему лицом, так быстро, что Наруто едва успевает привычно отвести взгляд: его тайна должна оставаться только его тайной. Краем глаза он видит, как наклоняется к нему Учиха, и почему-то, едва заметив это, он зажмуривает глаза, чувствуя, как Саске хватает его за руки, утягивая к себе, и грубо прикасается своими губами к его губам. Дым марихуаны прокрадывается в легкие, сильно кружится голова, и Наруто кажется даже странным то, что он все еще в сознании. Выдыхая дым ему в рот, Саске крепко держит его за плечи, а затем, так же неожиданно, как и схватил, отпускает и, улыбаясь какой-то странной неестественной улыбкой, роняет его, Наруто, на потрепанный диван; уже лежа на нем, но при этом почему-то не ощущая ни старой шероховатой обивки подушек, ни руки Саске (хотя Наруто ясно видел, как тот дергал его за плечо), Узумаки понял, что стадия наркотического опьянения, с которой познакомил его Учиха, дошла до той грани, когда все реальное кажется сном, а иногда в сон и обращается.
- Вот ты и стал взрослым, малыш… - Шутливо обратился к нему Саске, склоняясь над лицом «малыша» (или Наруто это все только снилось?). Попытавшись поднять руку, чтобы дотронуться до щеки Учихи и проверить, реальность ли это, Наруто с какой-то необъяснимой апатией принял тот факт, что тело его не слушается, и, почувствовав напоследок прикосновение чьих-то рук (причем, судя по ощущениям – трех) к своим плечам, забылся беспокойным сном молодого наркомана.

- Нет, вы точно мой мобильный не видели? Это, блять, не квартира, а черная дыра какая-то… Суйгетсу, скинь мне дозвон. Может, хоть так найду…
Знакомый голос говорил еще что-то, лишь частично понятное все еще пребывающему в странном состоянии, чем-то схожим со сном, разуму Узумаки; но судя по силе и громкости голоса, Саске (а это был, конечно, он) находился где-то невдалеке – должно быть, на кухне или в коридоре. Наруто предпринял попытку пошевелить рукой или хотя бы пальцем и, обретя способность управлять собственным телом, с ужасом понял, что он находится в сидячем положении, а далеко не лежит на диване, где имел несчастье, выражаясь языком, более приемлемым для его последнего занятия – вырубиться. Открыв глаза, Наруто понял, что каким-то непонятным образом он попал на кухню той самой ветхой московской квартирки. Напротив него сидел Суйгетсу и с умным видом пытался кому-то дозвониться (должно быть, выполнял просьбу Саске). Завидев, что пленник грехов московских уже практически пришел в себя, он придвинулся поближе к Наруто вместе с табуреткой, на которой сидел, и, положив руку ему на плечо, проникновенно сказал:
- Добро пожаловать в реальный мир, Нео…
Так завершилось для Узумаки «знакомство» с Москвой.

* * *

Тихо тикали на кухне часы.
Молча, недоверчиво Наруто смотрел на незнакомца напротив.
С театральной хитрой улыбкой, одной из тех, которые по логике вещей должны быть только у фарфоровых масок, а никак не у живых людей, незнакомец смотрел на него.
Саске представил его как Хатаке Какаши, своего тренера (непонятно, правда, по какой дисциплине) и давнего знакомого своего отца. Дружелюбно-лицемерно кивнув головой Узумаки, тренер (возможно, «липовый») уселся напротив парня и, пока Учиха с Суйгетсу бегали по квартире, разыскивая мобильный первого, сидел совершенно спокойно (словно был не от мира сего), не проронив ни слова. Однако было ясно, что рано или поздно разговор между ним и Узумаки состояться был просто обязан; но было очень неприятно, что начался он следующим образом:
- Признаться, впервые вижу человека, который бы вырубился после одной-единственной затяжки…
Наруто вспыхнул.
- Я дыма надышался! – Возмущенно воскликнул он.
- А… ну тогда это в корне меняет дело. – Быстро (и явно издевательски) согласился с ним Какаши, причем с настолько серьезным видом, что Узумаки незамедлительно захотелось его убить.
«Тоже нашелся тут… тренер», - фыркнул про себя Наруто, прокручивая в голове последние свои мгновения в столь позорном для деятеля искусства невменяемом состоянии; хотя стоило подумать, что невменяем он был, начиная уже с утра, потому, собственно, и согласился курить с Учихой Саске марихуану в московской трущобе.
Саске. Пожалуй, единственный на тот момент человек, о ком ему не хотелось бы думать (и единственный, о ком, несмотря на собственные желания, он думал постоянно). Что было с Саске в тот момент, когда он поцеловал его (конечно, на самом деле поцелуя, как такового, не было и в помине, но Наруто нравилось думать иначе)? Это было действие наркотика? Или просто прихоть? А, может быть, что-то иное? Подобно тому, как Наруто принимал простое соприкосновение губ за поцелуй, он превращал и возможный интерес к нему Учихи в любовь. Когда это началось – такое странное преувеличение значения любого события с его стороны? Должно быть, с тех пор, как он в Москве. Как сильно влияет этот город на всю твою сущность, складывающуюся годами! Город. Или человек?
- Значит… ты и есть тот самый Узумаки Наруто, великий и ужасно-талантливый? – Спросил его тем временем Хатаке, заскучав, должно быть, в окутавшей квартиру тишине.
- Что? – Отвлекаясь на привычные уже мысли о Саске, тот понял не сразу. – Я… кто?
- Интересный вопрос. – С усмешкой ответил Какаши. – Но, боюсь, если ты сам этого не знаешь, не знает никто.
- Стоп! Я-то? Я – Узумаки Наруто. – Парень заелозил на кухонном диванчике, пытаясь из полулежачего положения переместиться в сидячее.
- Кажется, понемногу отпускает… - Подвел итог тренер, с напускной задумчивостью прикладывая указательный палец к подбородку.
- Да что вы несете! – Возмутился, наконец, его несерьезности Узумаки. – Я уже давно в себе… В порядке, то есть. Я вопрос задал, имея в виду, почему это я – великий?
- Ну, я опять же не в курсах, Великий. Так назвал тебя Саске.
В груди Наруто сладко заныло, стоило лишь Какаши произнести эти слова, а лицо его сию минуту озарила самая что ни на есть глупо-счастливая улыбка. Заметив скорую перемену в настроении гостя, Какаши поспешил подложить ему подлянку.
- Но ты не обольщайся. В его речи столько иронии было, что даже я бы не смог спародировать.
Медленно, но верно, по мере того, как звучали слова, таяла улыбка Узумаки.
- Смотреть на тебя - одно удовольствие. Все твои мысли, чувства – все на лице! – Тренер рассмеялся. – Успокойся, я пошутил.
- Черт… - Пробормотал Наруто, рассеянно думая о том, что еще полчаса наедине с этим странным субъектом – и он свихнется.
- Или не пошутил… - Поверг очередным своим заявлением Узумаки в состояние, опасно близкое к бешенству, Какаши, доставая из кармана брюк мобильный, и, включив его, добавил. – Ну, сейчас и проверим.
Дисплей телефона засветился, и Хатаке, ни к кому, в общем-то, не обращаясь (но, тем не менее, глазом кося в сторону Узумаки), отметил, задумчиво хмыкнув:
- А наш Саске, смотрю, воров-карманников не боится… Даже пин-код не использует. Но никто в наше время не обезопасен.
- Да как пин-код от карманников поможет?..- Пренебрежительно бросил Наруто, хмурясь, а затем, осмыслив, видимо, начало фразы, воскликнул, даже приставая с места. – Это телефон Саске?! Откуда он у вас? – И, не дожидаясь и без того очевидного ответа, он с жаром добавил. – Ну вы козел!
- Ты прав, – отозвался Хатаке, - …насчет карманников.
- Какого черта вы сперли его телефон? И специально отключили даже, чтоб он по звонку его не нашел! Это какая-то заранее задуманная афера?.. Мне кажется, это идея Суйгесту. Определенно, его! – С жаром утверждал он, хотя никакими фактами, доказывающими виновность странного приятеля Учихи, не располагал. - Ну же, что вы молчите?
Тренер (теперь у Наруто не возникало сомнений на тот счет, что он «липовый») снова негромко рассмеялся (от чего ярость в крайне благородной на тот момент душе Узумаки возросла в несколько раз) и прибавил голосом видавшего виды человека, знающего к тому же нечто, крайне для Наруто важное, и ныне собирающегося это «нечто» ему раскрыть:
- Ну, отчасти ты прав. Афера действительно намечается, и Суйгесту в ней (во дела!) и вправду участвует… - Говоря так, он что-то целенаправленно искал в телефоне Учихи, быстро-быстро щелкая кнопками. Наконец он воскликнул «ага!» и поманил Наруто пальцем, говоря при этом. – Но не мне, к сожалению, принадлежит задумка сего грандиозного (отсюда и сожаление) мероприятия. Не мне в нем и исполнять главную роль… - Склонившись над маленьким экраном мобильного, Узумаки, и сам не понимая, какого черта он выполняет указания этого подозрительного типа, читал СМС, пришедшую Саске от какой-то Карин; еще только цветочками казалось повторенное не меньше трех раз в тексте его имя. Подняв потемневшие от волнения глаза, он, не веря в то, что секунду назад прочел сам, безмолвно глядел на Какаши.
- Это...? – начал было он и оборвал сам себя, будто испугавшись так и непроизнесенного вопроса.
- Да. – Неожиданно серьезно произнес Хатаке, словно поняв недосказанное, и отложил в сторону чужой телефон. – Поздравляю, Наруто. В главной роли – ты.
Тихо тикали на кухне часы.
Как отрывки из дешевых мыльных опер вставали перед глазами Наруто строчки из смс-писем.

«Ты, главное, не волнуйся. Не помешает он тебе»

«Приводи этого Наруто в вечер перед конкурсом, там и разберемся, чтоб под ногами не путался».

«Все будет хорошо))»

- - -
*Кубизм – направление в живописи начала двадцатого века, основным характерным отличием которого является раздробление объектов картины на кусочки строгих геометрических форм.
**Имеется в виду стандартный способ рисования человека на начальных этапах обучения: отмечается рост человека, разбивается на 10 отрезков, равных по длине; согласно стереотипам отмечается граница талии, груди, бедер и подбородка (у среднестатического мужчины голова занимает примерно одну восьмую-одну седьмую от всего тела).

@темы: слэш, закончен, миди, фанфик, ангст, PG-13